Королевская гора и восемь рассказов - Олег Глушкин

Мало того, что Мирский изобразил эффектно проповедника, он устроил целую лекцию. Артисты уселись в кружок, прямо на полу, а Мирский ходил кругами, и с каждым своим словом все более возбуждался. Он был влюблен в Адальберта. Вот что значит истинное перевоплощение! Аврутин понял, что своего короля он так не сможет полюбить.

Аврутин никогда раньше не слышал о Святом Адальберте, вообще был далек от религии, знал о первых подвижниках, несущим веру в Христа, об их страданиях в катакомбах, о гонении на них, все это была такая далекая история. Победили гонимые и стали гонителями. И все же такие люди, как Адальберт, вызывают гордость за человечество. Он был первопроходцем! – продолжал Мирский восхвалять своего героя. Конечно, роль Адальберта была выигрышной, он погиб за святое дело. Аврутин с удовольствием сыграл бы Адальберта, но все же Оттокар – главная роль, и рыжая борода, у Адальберта такой бороды не было. Мирскому и грим не нужен был. Мирский показал рисунок с изображением Адальберта. Маленькая бородка, как у Христа, простая изношенная накидка, посох в одной руке и крест в другой, вот и все его оружие.

Что любопытно, продолжал Мирский, его любили не только чехи, которые запросто своего епископа называли святой Войтек, для поляков он был Войцехом, для литовцев – Войтекас, и только пруссы не приняли его. Имя Войтек означает утешитель толпы, оно ему более всего подходило. Из княжеского рода, он мог бы спокойно и безбедно жить при королевском дворе. Но, видимо, была в нем особая святость, совсем был молодой, а уже избрали епископом. Была коронация императора и ему доверили возложение короны, значит, доверяли и церковники, и знатные люди. Он отказывался от почестей и даров, на четыре года сам себя заточил в Римский монастырь. Был бесстрашен и непреклонен в своей вере.

Мирский поднялся и уже войдя в роль Святого Адальберта, продолжал: Почему преследуют женщину? В чем ее подозревают? Говорите, что застали в прелюбодеянии со священником и за это она должна умереть? А если это по обоюдному согласию? И представляете, Адальберт, не обладавший физической силой, двинулся против разъяренной толпы.

А сколько ему пришлось перестрадать. Черным стал для него год, в котором князь Болеслав осадил не желавший подчиняться Праге город Либицу. Четверо братьев Адальберта были убиты. Близился тысячный год, ждали конца света и надо было приобщить к христианству язычников, чтобы открыть им дорогу в рай. Адальберт отправился в Пруссию. Он отпустил назад корабль и охрану, оставив с собой несколько верных спутников. Он бесстрашно вошел в селение. Собрал на площади людей, говорил, что хочет вырвать их из лап дьявола, открыть им истинного Бога. Пруссы смеялись, стучали о землю палицами, кричали: убирайтесь вон! Он говорил на польском языке, понятном пруссам. Пруссы постоянно воевали с Польшей, поэтому видели в нем польского шпиона. Толпа набросилась на Адальберта, его забили насмерть камнями, голову отсекли и водрузили на высокий шест.

Тело его выкупили у пруссов за золото, князь Болеслав дал столько золота, сколько весит тело. И теперь понятно, что мирными уговорами ничего не добиться. Только мечём можно заставить их принять истинную веру. И как следствие – крестовый поход…

С Мирским все согласились – прекрасный пролог для пьесы. Теперь понятно, что словами язычество было не искоренить. И в то же время закрадывалась супротивная мысль, а почему надо было их принуждать к другой вере. Но Аврутин своих сомнений не высказывал. Мирскому возражать или спорить с ним, было себе дороже.

Потом вновь, в который раз, репетировали первый акт, в котором король Оттокар на сцену не выходил. Хотя речь шла исключительно о нем. Шли сцены подготовки к крестовому походу и Эвелина в них тоже не участвовала.

И вот пришел черед Абрутина облачиться в королевскую мантию. Он сидел посередине зала на сделанном в столярных мастерских троне, и хитрый Герман фон Зальца умело прельщал его выгодами похода на Пруссию. У Абрутина уже подросла рыжая бородка, такая же, как у всех предков Оттакара, и Мирский был доволен его видом и тем, как впору пришлась ему мантия, пошитая еще до появления Аврутина. Поначалу Аврутин старался говорить властно, внятно, но вполголоса. Мирский возмутился, где вы видели короля шёпотом отдающего приказы. И не вставайте с трона. Хохмейстер ордена- проситель. Он обманывает короля, у него почти нет войска, ему необходима поддержка короля. Аврутин стал произносить слова громко, отчетливо. И опять не угодил. Что вы кричите, как на одесском привозе! – возмущался Мирский.– Здесь прекрасная акустика, можно даже говорить шёпотом. Спорить с Мирским было бесполезно. Возражения вызывали у него поток новых претензий. И вовсе вывела его из себя игра Аврутина в момент знакомства со жрицей. Появление Эвелины в длинном полупрозрачном платье с венком на голове очаровало Аврутина. Хохмейстеру не надо было его уговаривать. Он почти не слышал как инженер, игравший фон Зальца, объяснял, что эта жрица пленена в священном лесу, что она умеет предсказывать судьбу, что она всегда остережет короля от опасности. Король-Аврутин встал с трона и пошел навстречу Эвелине. Стоп, закричал Мирский, лицо его налилось краской и это не предвещало ничего хорошего. Кто вам сказал, что король должен встать с трона, разве написано об этом в пьесе, разве так могло быть в жизни. Жрица должна пасть к ногам его! Стоп. Начинаем снова. Действие повторяли раз пять, и с каждым разом Аврутин все больше путался и все более раздражал Мирского, возлагавшего на него большие надежды и видевшего, что эти надежды рушатся.

Аврутин сделал большую ошибку, когда раньше к месту и не к месту говорил о своем, якобы, покровителе – Товстоногове. Для Мирского – это был чуть ли не Бог. Он вперял свой взгляд в Аврутина и говорил, что Товстоногов не стал бы возиться с ним. Ему нужна была полнейшая искренность. Он видел трех китов в нашем деле. Каких? Аврутин молчал. Напоминаю, продолжал Мирский: – это мысль, вымысел и правда. Правда – главнейший элемент. Правда жизни она так заразительна! Но надо уметь её передать! Все, как всегда, слушали Мирского, не возражая, хотя Аврутин не понимал, какая правда жизни в этом короле, непрестанно затевавшем новые войны. Нужна ли была ему Пруссия? И столько крови пролили. Ведь пруссов, тех, кто не хотел принять христианство, жестоко убивали. Аврутин молчал, а Редня прямо высказал это: Это все немцы, что им не сиделось в своем королевстве? Как раньше, так и в наш век!

Мирский согласился, но потом долго разъяснял, что любой исторический спектакль – это взгляд на современность. Мы тоже пришли сюда в этот край, и это была не прогулка, а кровавый путь. И наставлял, учите роль, чтобы без запинки, чтобы от зубов отскакивали слова. Чтобы разбуди вас ночью, и вы с любого места могли декламировать. Выучить роль было нелегко. Путались слова. Тихо, отвернувшись, хихикали те, кто не получил роль. И главная беда была в том, что Мирский полностью усомнился в способностях Аврутина. И даже как-то подколол: вы же учились у Товстоногова, даже играли там, и чему вы научились. Бегаете как ошалелый по сцене! Вы король, вы должны ходить величаво. И в конце концов пригрозил, что лишит роли. Эвелина больше не звала в гости. Разрешала провожать, угощала яблоками, но в дом не впускала. На работе тоже старалась показать, что никакого интереса к Аврутину не испытывает. Окончательно их связь порвалась, когда над театром Мирского сгустились тучи.

В парткоме завода знали о готовящемся спектакле, но особого значения пьесе не придавали, ничего антисоветского в ней не усматривали. На сцене всегда любят изображать королей, у Шекспира так сплошь короли и принцы, и повсюду его пьесы разрешены, если про короля, это ещё не значит, что пьеса обращена против трудового народа. Но беда в том, что про пьесу проведали в обкоме партии в идеологическом отделе. Было ведь негласное решение не копаться в прошлом. Край советский, вся его история начинается с сорок пятого года, а тут прославление крестоносцев, чуждого нам движения. Вызывали в обком даже директора завода. Директор был важной персоной, трижды лауреат всяких премий, с иконостасом орденов на груди, награды получены в военное время. Был он назначен Москвой и Москве подчинялся. Ходил по заводу важный, как гусь, вышагивал с пятки на носок ставя до блеска начищенные туфли. Носовым платком проверял подготовленные к сдаче корабли. Вытирал медные детали и приборы. Платок должен был оставаться чистым. Мирский даже приводил в пример этого важного человека. Говорил, вот учись у него королевской походке.

Но когда директор после посещения обкома вошел в зал, где шла репетиция, не был он похож на королевскую особу. Лицо было красным, галстук сбился набок, говорил он тихо, словно гусь шипел, и всё наседал на Мирского, а тот еще больше уменьшился в размере, согнулся, сжался. А директор возвышался над ним, взмахивал рукой: – Как вам в голову пришло прославлять немецких крестоносцев, этих псов-рыцарей, этих захватчиков, поверженных Александром Невским. Это они положили начало воинствующему духу пруссаков. Это они заложили основу для фашистского диктата! Вы хотите продаться немцам! И было понятно, что это он повторяет те слова, которые обрушили на него в обкоме партии. Надо признать, что и историю он тоже знал неплохо. Сыпал именами рыцарей и королей, разоряющих простой народ. И изложив свои понятия об истории, он резко повысил голос и перешел на крик: Чтобы духу вашего не было здесь, Мирский, к трепаной матери убирайтесь немедленно… У нас не бродячий цирк, а режимный завод!